УРОКИ МОРСКОЙ ВОЙНЫ (выдержки)
Л. Ф. Добротворский
Кронштадт, 1907г.
«…Капитан 1 ранга Леонид Федорович Добротворский в Цусимском сражении командовал крейсером «Олег». Впоследствии, обладая большим практическим опытом, глубокими знаниями морского дела, а также талантом публициста, вел /…/ борьбу /…/ с теми, кто пытался опорочить проливавших кровь и честно выполнявших свой долг…» В.Г.Опоков. Предисловие к выдержкам из «Уроков
морской войны», опубликованным в сборнике «Морские сражения русского флота. Воспоминания, дневники, письма». М. 1994г.
«…Надо помнить, что многие могущественные прибрежные государства, как Корея, Китай, Персия, Египет, Испания, Голландия, Франция, Швеция, Турция сведены на нет главным образом от пренебрежения к морской силе. Теперь настала очередь за нами.
Как известно, в наших морских и сухопутных сражениях с японцами нам часто по необходимости приходилось вести артиллерийский бой на таких громадных расстояниях, для которых у нас не были приспособлены снаряды, и потому мы не имели никакой физической возможности видеть, что они делают: попадают или не попадают, долетают или перелетают, берут ли правее или левее неприятеля, а следовательно, нам не по чему было исправлять наводку своих орудий. В этих случаях мы стреляли, как слепые, наугад и потому очень подходили к тем условиям, когда упражняющемуся в стрельбе из ружья никогда не показывают махальные (наблюдатели, корректирующие огонь движениями рук, флажками и т. п.) ни направления его пуль, ни номера, куда они попадают, ни самого щита. Что он будет знать о своей стрельбе? Ровно ничего, хотя бы палил всю жизнь! /…/
На море, при упражнениях в стрельбе по плавучим щитам, падения снарядов определяются всплесками воды, за которыми следят в бинокли и подзорные трубы, но, конечно, до известного предела — примерно до 5-6 верст, далее это уже делается почти невозможным, и в особенности при наличии пенистых волн или при стрельбе против солнца. Темною же ночью, без освещения предметов обстреливания прожекторами, стрельба возможна только на самых близких дистанциях, а при освещении не далее 2 1/2 верст, т. е. того расстояния, до которого достают лучи очень сильных электрических фонарей.
Отсюда видно, что, несмотря на громадную дальность полета снарядов из крупных пушек (15-17 верст), мы принуждены были узаконить стрельбу не далее 5-6 верст, почему и имели для нее соответствующие таблицы стрельбы и дальномеры, без которых тоже не может быть никакой стрельбы далее 2 верст, потому что после того, вследствие потери скорости снаряда, каждому расстоянию до щита или до неприятеля соответствуют в зависимости от качества пороха строго определенные углы возвышения орудий /…/
Для нас, мало думающих, плохо работающих в своем деле и с полным недоверием относящихся к новым изобретениям, всегда приятнее предполагать, что наше дело закончено, что мы пользуемся последними плодами его, но не так рассуждают другие /…/
Когда нашим светилам говорили, что японцы стреляют с 12 верст, то они, смеясь, отвечали: «Пусть себе валяют хоть с 15 верст, мешать им не будем; пусть себе глупят, это только нам на руку: снаряды-то без толку расстреляют, а тут мы их и доймем».
По наивности мы думали, что они только постреляют и попугают нас некоторое время с 12 верст, а в конце концов подойдут же для настоящего решения боя на узаконенное наукой расстояние и тут жестоко поплатятся от наших многочисленных крупных пушек и жестоких бронебойных снарядов с магнитными наконечниками и затяжными трубками, специально выдуманными для разворачивания всякой брони.
Мы не догадывались, в чем суть дела, однако на всякий случай, для улучшения стрельбы, на эскадрах Рожественского и Небогатова завели новые дальномеры Барра и Струда, оптические прицелы Перепелкина и укрепили подъемные механизмы у пушек, а то они… не выдерживали слишком больших углов возвышения орудий. (Раньше мы на такие дистанции никогда не стреляли).
Между тем чего же проще: снаряд несется с невероятной быстротой 15 и более верст, а пользуются им для нанесения вреда неприятелю всего до 5 верст. Зачем же прощать этот промежуток в 10 верст? Японцы и не простили!.. Долго они работали над своей выдумкой (не менее восьми лет) и наконец придумали такой снаряд-мину, такую дальнобойную чувствительную гранату, которая, во-первых, благодаря большому количеству сильно взрывчатого вещества (шимозе) одинаково страшна на всех своих расстояниях от нуля до предела, и, во-вторых, она изображает из себя махальных в тире, потому что при взрыве дает массу густого дыма разного цвета, почему удобна для пристрелки на любых расстояниях из разного сорта орудий или разного сорта судов: броненосцев, бронированных крейсеров, легких крейсеров и т. п.
К этому снаряду-мине изобретена была г[осподино]-м Иджуином такая чувствительная трубка-воспламенитель, которая в пушке, несмотря на страшный толчок снаряда, не взрывала, а далее при малейшем прикосновении о любой жидкий, мягкий или твердый предмет взрывала /…/
Сделав это, они подумали и о баллистике, и о статистике, и о тактике, потому что неверный полет снарядов /…/ на дальних дистанциях они парировали способом стрельбы «по площадям» с заранее ставленными на определенные расстояния углами возвышений орудий; плохую меткость людей в сражениях они подправили страшно быстрым заряжанием орудий, для чего упражняли людей на особых, обрубленных пушках; малочисленность броненосцев и слабость бронированных крейсеров для эскадренного боя они прикрыли громадным ходом, для чего заранее обзавелись патентованными приборами /…/
Почему же эти, так называемые глупые дикари могли заблаговременно озаботиться о науке и даже сверхнауке, а мы, просвещенные моряки, остановились на полнауке? Почему ни Техническому комитету, ни начальникам артиллерийских отрядов, ни многочисленным начальникам Тихоокеанской, Черноморской и Балтийской эскадр не пришло в голову усовершенствовать стрельбу настолько, чтобы пользоваться для поражения неприятеля всею дальностью полета снарядов?
Ведь вслед за этим само собой явились бы: и большие углы возвышений орудий, и другие таблицы стрельбы, и лучшие дальномеры, и оптические прицелы, и чувствительные дальнобойные гранаты.
Если мы теперь нарвались на безнаказанное истребление нас с таких громадных расстояний, с которых мы в самые сильные бинокли видели только трубы и мачты противника; если мы нарвались на такой быстрый ход его эскадры, который нам и во сне не снился, то кто поручится при существующей у нас безответственности береговых властей и флотоводцев, при безграничной, слепой их воле, что мы не натолкнемся в будущем на еще большие сюрпризы: на такие гранаты, на такие ядра, которые нас будут сжигать, пепелить или мгновенно отравлять, на такие пушки, которые будут действовать как пулеметы, на такие мины, которыми можно будет бить за несколько миль?!
Теперь же вывод первый: кто бы нами ни командовал — Рожественский, Дубасов, Скрыдлов, Бирилев, Чухнин, Макаров, Нахимов, Тететгоф, Фарагут, Нельсон, Джервис — и кто бы на наших судах ни плавал, погром наш… неизбежен. Может быть, он мог бы обойтись при некоторых адмиралах несколько дороже для японцев, но избежать его… было абсолютно невозможно. Пусть те, кто почему-либо не принял участия в войне, не задается и не воображает, что он был бы счастливее нас. Никогда!
Вывод второй: тактических и других ошибок было сделано много /…/ но не они привели нас к поражениям.
Вывод третий: японцы, обеспечив себя громадным ходом, дальнобойными гранатами и подводными лодками, с нетерпением ждали появления нашей морской силы, чтобы без остатка разделаться с ней /…/
Какой такой фатум висит над нашими головами, что японцы и другие нации могут приходить к верным решениям, мы же никак не можем! /…/ Ведь всякое дело мы умеем как-то так запутать, так удалить от здравого смысла, что просто страшно становится за судьбу России и всех нас. Взять хотя бы понятия о флоте.
В понятие военного корабля включаем всякую железную посудину, лишь бы на ней стояли пушки и минные аппараты. Всю оценку личного состава определяем его удалью и отвагою, нисколько не смущаясь прикрывать ими… не только свое невежество по всем техническим, морским вопросам, но даже чуть ли не с полною радостью готовы заменить этой удалью: пушки, снаряды, башни, броню и машины современных кораблей. Всю военно-морскую дисциплину решаем черпать из внешних форм чинопочитания, из молодцеватого вида людей, из фронта и ружейных приемов, а не из твердых знаний боевых сил корабля. Без малейшего смущения выпускаем в офицеры недоученных кадетов и без всякой церемонии наполняем корпус случайным подбором мальчишек даже без намека на конкуренцию.
Ученость и бойкий пересказ заученного предмета не есть еще признак военных способностей, как это видно по Рожественскому и Небогатову или по Куропаткину и Сахарову.
Уж их ли можно было упрекнуть в недостатке знаний, а между тем, боже, в какой тьме они бродили, сколько хлестаковщины и самой отчаянной недогадливости проявили эти высокообразованные оппортунисты!
Промелькнула ли в их сознании хотя тень той действительности, что нас ожидала? Оценили ли они хотя чуточку характер войны и предстоящие фатальные положения? Сумели ли они изобрести хотя один свой собственный прием для борьбы с опасным, ловким врагом? Ведь одной решимости /…/ слишком мало для успешной борьбы с неприятелем.
Буду говорить о нас. Коснусь самого главного.